Амнуэль Песах - И Услышал Голос
П.АМНУЭЛЬ
И УСЛЫШАЛ ГОЛОС
Лида плачет. И хотя она с улыбкой протягивает мне то чашечку кофе, то
поджаренные тосты, но я все равно вижу, что она плачет. Она не может
понять, что со мной, - я знаю, что стал совершенно другим после
возвращения. И ничего не могу объяснить. Ничего.
Я молча допиваю кофе и выхожу на балкон. Наша квартира на последнем
этаже, а дом - тридцатиэтажка - самый высокий в городе, и я вижу, как на
территории Института бегают по грузовому двору роботы-наладчики. В
машинном корпусе ритмично вспыхивают лампы отсчета - кто-то сейчас
стартует в прошлое. Дальше пустырь, там только начали рыть фундамент под
новый корпус для палеонтологов. На окраине города, за пустырем, у подъезда
Дома прессы полощутся на ветру разноцветные флаги, и выше всех - флаг ООН.
Толпу у входа я не могу разглядеть, но знаю, что она уже собралась, и знаю
зачем. Я не пойду туда, я никуда не пойду, буду стоять на балконе и ждать,
когда Лида соберет посуду и уйдет к своим биологам. И тогда... Что? Я еще
не знаю, но что-то придется делать.
У меня всегда была слабая воля. В детстве я слушался всех и подпадал
под любое влияние. "Валя очень послушный мальчик", - говорила мать с
гордостью. Не знаю, чем тут можно было гордиться. Отец учил меня не
подчиняться обстоятельствам. Я плохо его помню - он был моряком, ходил в
кругосветки и наверняка в детстве не слыл таким пай-мальчиком, как я.
Учился я отлично, потому что подпал под влияние классного наставника.
Когда после школы я подался в Институт хронографии, никто не понял
моего поступка. А я всего лишь находился под сильнейшим влиянием личности
Рагозина, о чем никто не догадывался, и потому мой поступок был признан
первым проявлением самостоятельности.
С Рагозиным я познакомился только на втором курсе, до этого лишь
читал запоем его книги и статьи. Они-то и поразили меня и заставили
сделать то, чего я и сам от себя не ожидал. Рагозин, не подозревая того,
воспитал во мне мужчину. Вряд ли он предвидел такой педагогический эффект
от своих сугубо научных и совершенно лишенных внешней занимательности
публикаций.
Рагозин! Маленький, щуплый, морщившийся от болей, он уже тогда был
тяжело и безнадежно болен, - создатель хронодинамики - подавлял одним
своим взглядом. Ему бы родится в Индии, заклинать змей и гипнотизировать
толпу на площадях. Основы хронографии мы знали, как нам казалось, не хуже
его самого, потому что сдавали каждый раздел не меньше десятка раз. Только
абсолютно полное понимание - и тогда пятерка. В противном случае только
двойка. По-моему, Рагозин и жил так, деля весь мир на две категории, два
цвета. Хорошее и плохое, белое и черное. Хронодинамика и все остальное.
Или вовсе не будет. Он был мечтателем, романтиком. Его выступления перед
нами, шалевшими от восторга, невозможно описать. Это надо было видеть и
прочувствовать. И надо было видеть и прочувствовать то время, время моей
юности.
Первые машины времени были громоздкими, как домны, лишь две страны -
СССР и США - владели ими, слишком велики оказались затраты. После каждого
заброса на страницах газет появлялись фотографии и подробные отчеты.
Библиотека Ивана Грозного. Петр Первый на военном совете. Линкольн и
борьба за освобождение. Хронографы стали, по существу, огромными
проекционными, где в натуре оживала история.
Путешествия во времени сродни первым полетам в космос, только
значительно более понятны для всех и потому более популярны. Но никто
никогда не выбирался из машин времени в "физический ми
